Литературно-художественный журнал «Жар-Птица» (Париж, Берлин, 1921-1926)
Все повыжжено, порублено,
На полях густеет новь.
Только в сердце не погублена
Наша горькая любовь...
Кальма
Обложка журнала «Жар-Птица», август 1921, № 1. Обложка и книжные украшения воспроизведены с рисунков художника Сергея Чехонина, выставленных в 1914 году на Международной выставке книги и гравюры в Лейпциге.
Этот литературно-художественный журнал носил сказочное название «Жар-Птица». В течение пяти лет (с 1921 по 1926 год) он выходил в Берлине. В городе, фактически ставшем второй столицей России. «Русских собралось такое количество, — пишет историк-архивист Виктор Леонидов, — что ходил анекдот о немце, который повесился, отчаявшись услышать хоть слово на родном языке. Русские издательства, журналы, газеты, общества закрывались и открывались, эмигранты свободно общались с советскими гражданами и даже публиковались в одних и тех же изданиях».
В круг авторов «Жар-Птицы» входили Константин Бальмонт, Леонид Андреев, Надежда Тэффи, Борис Пильняк, Алексей Ремизов, Владимир Набоков (под псевдонимом В. Сирин), Владислав Ходасевич, Иван Соколов-Микитов и еще целый ряд литераторов. Печатались обзоры и рецензии критиков. Отдел хроники регулярно отчитывался о театральных премьерах и вернисажах. Обложки оформляли Иван Билибин, Борис Кустодиев, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Борис Григорьев и другие известные художники. Тираж — примерно 300 экземпляров. Когда дела нового издания пошли в гору, начали давать параллельный английский перевод текстов. «Русские эмигранты... занимаются сплетнями и обвинениями друг друга, — сетовала газета „Время“. — Но вот появилась „Жар-Птица“ и показала нам, что русское искусство живо, оно по-прежнему велико и мы можем им гордиться».
Несколько слов о тех, кому издание было обязано существованием. Его финансировал Александр Коган — владелец берлинского издательства «Русское искусство» (в дореволюционной России он был известен как основатель газеты «Копейка»). Редактором художественного отдела «Жар-Птицы» стал искусствовед, летописец петербургской неоклассики Георгий Лукомский. Литературным отделом заведовал поэт Саша Черный — одновременно веселый и очень грустный человек, о чем свидетельствует его творчество.
Обложка журнала «Жар-Птица», сентябрь 1921, № 2.
«Я русский обыватель»
Саша Черный задорно декларировал: «Я русский обыватель, я просто жить хочу!» Но почти в каждом номере появлялись его стихи совсем не обывательского толка.
Качается пристань на бледной Крестовке,
Налево — Елагинский мост.
Вдоль тусклой воды серебрятся подковки,
А небо — как тихий погост...
По интонации — прямая перекличка с шутницей и печальницей Надеждой Тэффи:
На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани.
В тяжелой двери медное кольцо,
А рядом шнур, ведущий к фонарю...
Я никогда ту дверь не отворю.
В 1931 году Саша Черный написал поэму «Кому в эмиграции жить хорошо», где упомянул пеструю компанию — ученых, писателей, таксистов, кинобарынь, растратчиков. И сделал вывод: никому не хорошо, «искать Жар-птицу в погребе — занятие бесплодное».
Он умер во Франции в 1932 году, всего пятидесяти с лишним лет. Помогал соседям тушить пожар, а на следующий день случился инфаркт. На могильной плите высечена строка «Жил на свете рыцарь бедный». Говорили, что его собака легла на грудь своего хозяина и скончалась от разрыва сердца. В свое время поэт прославил ее в «Дневнике фокса Микки». Собака, «умней которой в мире нет», делится там своими соображениями по поводу людей.
Обложка журнала «Жар-Птица», октябрь 1921, № 3. Обложка воспроизведена по рисунку Бориса Кустодиева.
«Но все-таки живем»
Безусловная заслуга издания в том, что в нем печатались произведения даровитых авторов, чьи имена были прочно забыты в советскую эпоху. В их числе — Георгий Гребенщиков, создавший эпопею «Чураевы» об алтайском старообрядческом роде. Между прочим, в 1909 году он, будучи еще молодым человеком, совершил паломничество в Ясную Поляну и произвел хорошее впечатление на Льва Николаевича.
В одном из номеров журнала опубликован самобытный рассказ Гребенщикова «Полынь-трава»: «Велика степь Тарабинская, разбрелись по ней деревни, как стадо без пастуха — земли так много, что мужики отвыкли любить ее, разучились хорошо распахивать и почти каждый год сеют по новой, а старую запускают, и от этого все больше растет горькая трава-полынь. А дальше — отравляет сено, горчит хлеб и даже молоко. Должно быть, оттого и люди на Тарабае хмурые и злые, как будто полынь попала в их кровь». Притча о всеобщем нерадении. Об отсутствии главного цементирующего состава — взаимной приязни.
Все пытались осмыслить свершившееся с их страной. Об агонии Серебряного века размышлял Алексей Толстой: «Перед гибелью Российской империи искусство было одним воплем смертельной тоски. В живописи — изысканность, сладострастие формы; в поэзии — белая дама; в романе — проповедь самоубийства; в музыке — наиболее ясновидящем из искусств, — пылающий хаос. Век был изжит».
Обложка журнала «Жар-Птица», декабрь 1921, № 4—5. Обложка воспроизведена по рисунку Ивана Билибина.
Горечь от бесчисленных потерь пытались смягчить ностальгическими прогулками в прошлое: «Небо ровное, цвета осенней конопли... фонари теряют силу. Горит шапка Христа Спасителя. Скоро солнце зажжет ослепшие окна; уже тенькает на Арбате трамвай. У Иверской чисто глаза детские, светятся свечи болеющих духом, обиженных, мятущихся».
Это Александр Дроздов — еще одно малознакомое нам имя. Хотя был одним из самых видных писателей русского Берлина. Последовав примеру «красного графа» Толстого, Александр Михайлович в 1923 году вернулся на родину. Прожил еще сорок лет и умудрился не попасть в лагеря. Более того, работал в толстых журналах и активно творил. Его герои — эмигранты, солдаты революции, проститутки эпохи нэпа, сознательные советские граждане. Но ничего значительного уже создано не было.
Надо сказать, тональность бунинских «Окаянных дней» в журнале все же не доминировала. У издателя не было намерения превратить его в рупор отчаяния. В контекст органичнее вписывались произведения, подобные «Душе» Бориса Зайцева, писателя по-христиански кроткого и мудрого: «Дом поповский, жизнь поповская, сам поп... Мы за столом запиваем чай со сливками лепешками. Кот приходит. Дети за перегородкой. Образа слабо золотят в уголке. Так тихо, так все благозвучно, светло, мирно. Точно озеро безмолвия и чистоты. Многое сожжено, попалено; как в видимости, так и в душе. Но мы живем. И мы за что-то заплатили: за свои неправды, за прошедшее. Меч Немезиды многое сразил. Но все-таки живем. И даже чай пьем на террасе маленького дома и обедаем в дни теплые».
Обложка журнала «Жар-Птица», январь 1922, № 6. Обложка воспроизведена по рисунку Леонида Браиловского.
Московский Художественный и Чехов
Европейские гастроли Московского Художественного театра в начале двадцатых охотно комментировали. Событие, сопоставимое с «дягилевскими сезонами». Правда, без того триумфа. Зрители — «русские без отечества» — оценивали спектакли через призму недавно пережитого. Многие коллизии казались им уже не столь существенными. Даже «Три сестры» принимали так себе. А вот «Вишневый сад» — куда лучше. Животрепещущая тема: гибель родового гнезда.
Мыслитель Шекспир — автор беспроигрышный. В номере, посвященном гастролям, есть фото 47-летнего Качалова в роли Гамлета. Предоставлена и редкая возможность увидеть молодую Тарасову, по-своему интерпретировавшую образ Офелии. Ольга Книппер-Чехова, актриса МХТ, писала Станиславскому: «Прекрасный нерв, лицо, но неопытна еще».
В «Жар-Птице» жена любимого нами писателя рассказывает о его кончине. Стилем Ольга Леонардовна не блещет, интонации разговорные, и потому, быть может, ее повествование особенно трогает: «Даже за несколько часов до своей смерти он заставил меня смеяться. После трех тревожных дней ему стало легче к вечеру. Он отослал меня пробежаться по парку, так как я не отлучалась в эти дни. Когда я пришла, Антон Павлович начал придумывать рассказ, описывая модный курорт, где много жирных банкиров, краснощеких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсий, кто с катанья, собираются с мечтой хорошо пообедать. И вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина нет. Как этот удар по желудку отразится на избалованных людях. Я сидела на диване и от души смеялась... Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: „Давно я не пил шампанского“. Покойно выпил до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда...»
Обложка журнала «Жар-Птица», январь 1923, № 12. Обложка воспроизведена по рисунку Михаила Ларионова.
Книжных дел мастера
Огромную роль в популярности издания сыграло его оформление. И то, что там публиковались рецензии на картины, написанные блестящими стилистами. Алексей Толстой с видимым удовольствием погружается в мир дворянских усадеб и балаганов Судейкина. Марк Алданов следует взглядом за парящими в пространстве персонажами Шагала. Заворожен григорьевскими ликами Сергей Маковский: «Россия Бориса Григорьева — не святая Русь Нестерова; не чеховско-левитановская, в легкой дымке, как будто сквозь слезы смотришь на нее. Григорьев писал Рассею, исконную, черноземную. У него и краски бурые, цвета земли. И лица — похожи на ландшафты... все в рытвинах, морщинах, трещинах».
Художественный критик Маковский в статье «Русская графика нового века» отмечал повышенный спрос на русские художественные издания. При этом издательствам приходится работать в специфических эмигрантских условиях, «по большей части убийственных для эстетики».
Утонченное ретро культивировали в первую очередь «мирискусники»: «Самый живописный — Бенуа. Он переносит в книгу кудреватую манеру своих набросков... Добужинский довел технику книжной надписи и виньетки до предельной четкости узора. Новая русская книга художнику Лансере, прежде всего, обязана изысканностями заглавных шрифтов и затейливых концовок».
Все это соответствовало эстетическим критериям начала века: «В 1900-е годы книги приобрели черты сходства с альманахами начала минувшего века. Обложки, виньетки, шрифты, — все стало отдавать александровской старинкой. Иначе говоря, русский книжный „модерн“ как-то сам собой облекся в прадедовский наряд».
Журнал «Жар-Птица», январь 1923, № 12. Рисунок Натальи Гончаровой «Избиение младенцев».
Вниманию элегантной публики
Здоровую дозу витальности вносила реклама. Читателю льстили и внушали мысль о том, что именно он достоин самого лучшего. Курильщикам предлагались папиросы «Калмык»: «Смесь табаков отвечает всем требованиям знатока». Никакой антиникотиновой кампании и грозных предупреждений насчет безнадежно подорванного здоровья. Под картинкой с пузатой посудиной сообщалось: «Производство настоящих русских самоваров. Срочная доставка. Экспорт во все страны мира». Вот это размах! Эстеты могли рассчитывать на «копии музейных картин на фарфоре» или «подстановки для ламп по наброскам лучших художников». Элегантная публика — на стильные автомобили.
Тексты сопровождались иллюстрациями. Нарядные полнотелые дамы, взирающие с фотографий, призывали застраховать свои меха и бриллианты. Женская аудитория подвергалась хоть и деликатным, но настойчивым атакам. К ее услугам — все! Огромный выбор модных перчаток. Духи-фантазия «Mystikum Parfum». Пояса «Gentila», которые «придают фигуре моложавость, строго преследуя соответствие анатомическому строению тела». Встречалась также реклама периодики: «Русские эмигранты, где бы они ни жили, всюду читают демократическую газету „Руль“. Объявления в „Руле“ — вернейший путь сношения со всем миром». Кстати, среди организаторов газеты был и Владимир Набоков.
Обложка журнала «Жар-Птица», январь 1926, № 14. Обложка воспроизведена по рисунку Ивана Билибина.
Источник: Российская государственная библиотека